"Не мое лицо"
проект (5, 6, 7, 8, 9, 10, 11 класс) на тему

Сцена 1

Человек в черном (находится на сцене): «...где это я читал, как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, — а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, – то лучше так жить, чем сейчас умирать!» 

Удары барабанов. Выход солдат. Выход медсестер и подпольщиц.

Партизанка 1: "Мы подобрали на дороге женщину, она была без сознания. Она рассказала, как их расстреливали, вели на расстрел ее и пятерых детей с ней. Пока вели их к сараю, детей убивали. Когда остался последний, грудной мальчик. Фашист показывает: подбрасывай, я буду стрелять. Мать бросила ребенка так, чтобы убить его самой. Она говорила, что не хочет жить, не может после всего этого.

Медсестра 1: «Привезли раненого... Лежит на носилках полностью забинтованный, у него было ранение в голову, он чуть только виден. Немножко. Но, видно, я ему кого-то напомнила, он ко мне обращается: «Лариса... Лариса... Лорочка...» По всей видимости, девушку, которую он любил. А это - мое имя, но я знаю, что никогда этого человека не встречала, а он зовет меня. Я подошла, никак не пойму, все присматриваюсь. «Ты пришла?  Ты пришла?» Я за руку его взяла, нагнулась... «Я знал, что ты придешь...» Он что-то шепчет, но я не понимаю, что он шепчет. «Я, - говорит, - когда уходил на фронт, не успел тебя поцеловать. Поцелуй меня...». И я наклонилась над ним и поцеловала. У него слеза выскочила и поплыла в бинты, спряталась. И все. Он умер...».

Медсестра 2: «На войне было столько чудес... Я вам расскажу... Лежит на траве Аня  Кабурова... Наша связистка. Она умирает – пуля попала в сердце. В это время над нами пролетает клин журавлей. Все подняли головы к небу, и она открыла глаза. Посмотрела: "Как жаль, девочки". Потом помолчала и улыбнулась нам: "Девочки, неужели я умру?" В это время бежит наш почтальон, наша Клава, она кричит: "Не умирай! Не умирай! Тебе письмо из дома..." Аня не закрывает глаза, она ждет... Наша Клава села возле нее, распечатала конверт. Письмо от мамы: "Дорогая моя, любимая доченька..." Возле меня стоит врач, он говорит: "Это - чудо. Чудо!! Она живет вопреки всем законам медицины..." Дочитали письмо... И только тогда Аня закрыла глаза...»

Медсестра 3: «Люди не хотели умирать... Меня один раненый, как почувствовал, что умирает, вот так за плечо обхватил, обнял и не отпускает. Ему казалось, что если кто-то возле него рядом, если сестра рядом, то от него жизнь не уйдет. Он просил: "Еще бы пять минуток пожить. Еще бы две минутки..." Одни умирали неслышно, потихоньку, другие кричали: "Не хочу умирать!" Один вдруг запел... Запел молдавскую песню... Человек умирает, но все равно не думает, не верит, что он умирает. А ты видишь, как из-под волос идет желтый-желтый цвет, как тень сначала движется по лицу, потом под одежду... Он лежит мертвый, и на лице какое-то удивление, будто он лежит и думает: как это я умер? Неужели я умер? Пока он слышит... До последнего момента говоришь ему, что нет-нет, разве можно умереть. Целуешь его, обнимаешь: что ты, что ты? Он уже мертвый, глаза в потолок, а я ему что-то еще шепчу... Успокаиваю... Фамилии вот стерлись, ушли из памяти, а лица остались...»

Музыка. Люди уходят со сцены. Выходит мальчик.

Мальчик:

«Только пепел знает, что значит сгореть дотла.
Но я тоже скажу, близоруко взглянув вперед:
не все уносимо ветром, не все метла,
широко забирая по двору, подберет.
Мы останемся смятым окурком, плевком, в тени
под скамьей, куда угол проникнуть лучу не даст.
И слежимся в обнимку с грязью, считая дни,
в перегной, в осадок, в культурный пласт.
Замаравши совок, археолог разинет пасть
отрыгнуть; но его открытие прогремит
на весь мир, как зарытая в землю страсть,
как обратная версия пирамид.
«Падаль!» выдохнет он, обхватив живот,
но окажется дальше от нас, чем земля от птиц,
потому что падаль — свобода от клеток, свобода от
целого: апофеоз частиц.»

Мальчик уходит. Пятится назад. Идет в сторону кулис, оборачивается, осматривает зал, убегает. Фонограмма сходит на нет.

Человек в черном (под затихающую фонограмму): «Музыка играет так весело, бодро, и хочется жить! О, боже мой! Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живет теперь. О, милые сестры, жизнь наша еще не кончена. Будем жить! Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем... Если бы знать, если бы знать!»

Сцена 2

Фонограмма: Henrik Wikström, Steve Martin - Last Tango in Paris.

На сцене появляется воодушевленный конферансье в костюме. Говорит весело.

Конферансье: Добрый день дамы и господа! Сегодня перед вами выступят очаровательные леди! Блестящая репутация, яркая внешность, прекрасные перспективы и далекоидущие планы: все это увенчалось – сломанной жизнью! Встречайте: Людмила Павличенко и Татьяна Маркус! Аплодисменты!

Уходит. Фонограмма затихает.

Людмила Павличенко (выходит, тащит стул): когда началась война, я была студенткой исторического факультета и проходила преддипломную практику в Одессе! Море, пляж, жара и …(междометие)…война. Думаете, я хотела убивать? Вот в этих руках должны были быть книги, но не ружье! Ну что же…война так война. А, скажите, как вы думаете, каково это полюбить на войне? И каждый день знать, что завтра может и не быть!

Татьяна Маркус (выходит, тащит стул): Счастливая!!! А каково это изображать любовь? Во вражеской столовой каждый день наливать суп тем, кто идет убивать твоих товарищей! «Гутен так», «Данке шон» (сплевывает в сторону).

Людмила Павличенко: «Мы отбивали Севастополь…и, вижу, молодой парень идет, младший лейтенант Леонид Киценко. Он служил в том же полку, что и я…он был тоже снайпером. В марте 1942 года попали под минометный огонь…тело Лени с поля боя вынесла сама».

Татьяна Маркус (выстрел + музыка обрывается): Я даже не любила! Я стала подпольщицей с первых дней войны. Мне сделали фальшивые документы, и я работала в немецкой офицерской столовой. Были отравлены несколько десятков фашистов.

Людмила Павличенко: «Меня постигла мировая слава! Я уходила на фронт добровольцем». Встает. "Джентльмены, мне двадцать пять лет. На фронте я уже успела уничтожить триста девять фашистских захватчиков. Не кажется ли вам, джентльмены, что вы слишком долго прячетесь за моей спиной?!"

Татьяна Маркус (встает): Я застрелила несколько важных немецких начальников. А потом меня рассекретили…и несколько месяцев пытали в гестапо, но я знала, что «Всех вас, фашистских гадов ждёт такая же участь» (размазывает помаду по лицу).

Фонограмма. Уходят, тащат по полу стулья.

Сцена 3

На сцену решительно входит девушка. Девушка освещена.

Пленная: У нас в камере было маленькое окошко, на нем решетка, надо было, чтобы кто-нибудь тебя подсадил, и тогда увидишь - и то даже не кусочек неба, а кусочек крыши. А мы все такие слабые, что подсадить друг друга не могли. Но была у нас Аня, парашютистка. Ее схватили, когда их забрасывали в тыл с самолета, группа попала в засаду. И вот она, вся окровавленная, избитая, вдруг попросила: "Подтолкните меня, я выгляну на волю. Хочу туда!" Хочу - и все. Мы все вместе ее подняли, она вскрикнула: "Девочки, там цветочек..." И тогда каждая стала проситься: "И меня...", "И меня..." И откуда-то у нас взялись силы помочь друг другу. А то был одуванчик, как его занесло на эту крышу, как он там удержался, ума не приложу. Каждая что-то загадала на этот цветок. Как я теперь думаю, каждая загадала: выйдет ли она живой из этого ада?

За спиной у девушки появляется высокий молодой человек. Девушка не оборачивается.

Фонограмма + Голос за кадром: Я перед ним стою... Глаза горят... Он слушал долго меня. Слушал и не бил... Я знала, куда я попала, и я счастлива, что никого не предала. Больше, чем умереть, я боялась предать.

Высокий человек из-за спины: Завтра тебя расстреляют…

Пленная обмякает, высокий человек берет ее под руки.

Пленная (на руках у высокого человека): Осталась я жива чудом... Спасли меня люди, которые хотели отблагодарить моего отца. Мой отец - врач, по тем временам это было великое дело. Меня вытолкнули из колонны, вытолкнули в темноте, когда нас вели на расстрел. А я ничего не помнила от боли, шла, как во сне... Шла, куда вели... Потом везли... Привезли домой, я вся была в ранах. Я даже голоса человеческого слышать не могла.

Фонограмма + Голос за кадром: «Потом мы долго ехали, я даже не помню сколько, ведь я прощалась с жизнью... Но машина остановилась, и мы, нас было человек двадцать, не могли слезть с машины, настолько были истерзаны. Нас, как мешки, сбросили на землю, и комендант приказал ползти к баракам. Подгонял плеткой... Стоит возле одного барака женщина и кормит грудью ребенка. И как-то знаете... И собаки здесь, и охрана, все остолбенели, стоят и не трогают. Комендант увидел эту картину... Подскочил. Выхватил из рук матери ребенка... И, знаете, там была колонка, колонка, воду качать, он этого ребенка бьет об это железо. И я вижу: мать падает, я вижу, понимаю, я ведь врач... Я понимаю, что у нее разорвалось сердце...»

Пленная освобождает себя от рук высокого человека, медленно обхватывает голову руками. Высокий человек остается стоять, на него светят точечными фонариками, имитируя насекомых. Высокий человек отмахивается, как от насекомых со словами: «Довольно, хватит, довольно, перестаньте, хватит».

Свет гаснет.

Сцена 4

Человек в черном (из глубины сцены, чуть освещен): «Ибо все-то в наш век разделились на единицы, всякий уединяется в свою нору, всякий от другого отдаляется, прячется и, что имеет, прячет и кончает тем, что сам от людей отталкивается и сам людей от себя отталкивает. Копит уединенно богатство и думает: сколь силен я теперь и сколь обеспечен, а и не знает безумный, что чем более копит, тем более погружается в самоубийственное бессилие. Ибо привык надеяться на себя одного и от целого отделился единицей, приучил свою душу не верить в людскую помощь, в людей и в человечество, и только и трепещет того, что пропадут его деньги и приобретенные им права его. Повсеместно ныне ум человеческий начинает насмешливо не понимать, что истинное обеспечение лица состоит не в личном уединенном его усилии, а в людской общей целостности (выходит на крик).

Фонограмма: музыка (скрипка + дождь).

Муж: Едем мы – и вдруг откуда-то музыка. Скрипка... Вот в этот день для меня кончилась война... Это было такое чудо: вдруг музыка. Другие звуки... Я как проснулся... Нам всем казалось, что после войны, после такого моря слез будет прекрасная жизнь. Красивая. После Победы... После этого дня... Нам казалось, что все люди будут очень добрые, будут только любить друг друга. Все станут братьями и сестрами. Как мы ждали этот день...

Жена: А помнишь, как мы приехали в Минск. У нас ничего нет: ни простыни, ни кружки, ни вилки... Две шинели, две гимнастерки. Ой! Помнишь, как мы карту нашли!? Она хорошая была, на бязи, мы ее отмачивали... Большая карта... Вот эта бязевая простыня – первая простыня у нас была (говорит в зал). Потом, когда дочка родилась, на пеленки ее пустили. Карту эту...

Муж: Как сейчас помню, политическая карта мира... А спала дочка в чемодане... Фанерный чемодан, с которым я вернулся с фронта. Кроме любви, ничего в доме не было.

Жена: Все-таки мы были счастливые. У меня появилось столько подруг! Время трудное, но мы не унывали. Отоварим карточки и звоним друг другу: "Приходи, я сахар получила. Будем чай пить". Ничего над нами не было, ничего под нами не было, ни у кого еще этих ковров, хрусталя... Ничего... И мы были счастливы. Счастливы, потому что остались живы. Говорим, смеемся. Ходим по улицам... Я все время любовалась, хотя любоваться не было чем – вокруг разбитый камень, даже деревья покалечены. Но нас грело чувство любви.

Муж: Как-то нужен был человек человеку, все очень нуждались друг в друге. Это потом мы разбежались, каждый к себе, в свой дом, в свою семью, а тогда еще были вместе. Плечо к плечу, как в окопе на фронте...

Уходят. Разговаривают друг с другом.

Свет гаснет.

Сцена 5

Человек в черном (из глубины сцены, чуть освещен):

Кого мы помним,

кого мы сейчас забываем,

чего мы сто'им, чего мы еще не сто'им;

вот мы стои’м у моря,

и облака проплывают,

и наши следы затягиваются водою.

Фонограмма (нарастающая).

Девушка выходит из темноты по направлению к зрителям.

Фонограмма + Голос за кадром: «Знаешь, папа, я счастлива, что в дело великой освободительной войны, и я вношу свою долю страданий. Представь, что после войны я смогу честно, спокойно смотреть в глаза человеку, смогу с гордостью сказать, что и я сберегала радостную жизнь. А ведь будущее принадлежит нам. Я своей кровью защищаю и отстаиваю эту жизнь…»

Девушка садится на край сцены:

«И я со своим встречи жду... День и ночь буду ему рассказывать. Мне ничего от него не надо, одно - пусть послушает. Он, наверное, тоже там состарился. Как и я". Выходят все участники, распределяются по сцене. "Моя ты земелька... Вот он где-то там, и я скоро к нему приду... Сестра мне говорит: "Ты не в землю, а на небо смотри. Вверх. Они – там». И ты, когда попрощаешься с нами, оглянись на нас и на наши хаты. Не один раз оглянись, как чужая, а два. Как своя. И больше ничего не надо. Оглянись...»

Выходят все. Хором: «Мы в Берлине! Величественное событие свершилось. Века переживёт этот день – 2 мая 1945 года. Внуки и правнуки наши будут с гордостью вспоминать об этом красивом майском дне. Родина будет с любовью передавать из поколения в поколение имена героев-богатырей. Люди на всех языках начертают имена победителей. Пройдут годы, зарубцуются раны, а народ никогда не забудет людей, водрузивших алое полотнище – Знамя Победы – над столицей Германии. Потомки наши откроют торжественную книгу побед и увидят в ней выведенные золотыми буквами имена героев, принесших человечеству свободу и счастье, спокойствие и мир…»

Фонограмма затихает. Участники поднимают руку с листовками вверх, включается ветродуй. Листовки сдувает в одну сторону, куда все поворачивают голову.

Голос за кадром: «Кто они – русские или советские? Нет, они были советские - и русские, и белорусы, и украинцы, и таджики... Все-таки был он, советский человек. Таких людей, я думаю, больше никогда не будет, они сами это уже понимают. Даже мы, их дети, другие. А что говорить о внуках... У них был Сталин и ГуЛАГ, но была и Победа. И они это знают».

Фонограмма: «Сохрани мою речь…»

Свет гаснет.