Анализ поэмы М Ю. Лермонтова "Валерик"
учебно-методический материал по литературе (10 класс) на тему

Глазина Елена Александровна

Учебный комплекс под редакцией Коровиной В. Я. предполагает изучить стихотворение Лермонтова М. Ю. "Валерик" в 10 классе. Предлагаю посмотреть материал, собранный мною и просистематизированный.

Скачать:

ВложениеРазмер
Microsoft Office document icon lermontov_valerik.doc108.5 КБ

Предварительный просмотр:

Тема жизни и смерти в лирике М. Ю. Лермонтова. Анализ стихотворения «Валерик»

«Пора уснуть последним сном, /

Довольно в мире пожил я; /

Обманут жизнью был во всем /

И ненавидя и любя» 2

      Тема жизни и смерти — вечная во всей литературе — является ведущей и в лирике Лермонтова и своеобразно в ней преломляется. Размышлениями о жизни и смерти проникнуты многие стихи поэта. Некоторые из них, например «И скучно и грустно», «Любовь мертвеца», «Эпитафия» («Простосердечный сын свободы...»), «1830. Мая. 16 числа» («Боюсь не смерти я. О нет!..»), «Могила бойца», «Смерть» прослушаем (создавая настроение размышления).

И СКУЧНО И ГРУСТНО

И скучно и грустно, и некому руку подать
           В минуту душевной невзгоды...
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..
           А годы проходят - все лучшие годы!

Любить... но кого же?.. на время - не стоит труда,
           А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? - там прошлого нет и следа:
           И радость, и муки, и всё там ничтожно...

Что страсти? - ведь рано иль поздно их сладкий недуг
           Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг -
           Такая пустая и глупая шутка...

Михаил Лермонтов
эпитафия
«Простосердечный сын свободы»

Простосердечный сын свободы,
Для чувств он жизни не щадил;
И верные черты природы
Он часто списывать любил.

Он верил темным предсказаньям,
И талисманам, и любви,
И неестественным желаньям
Он отдал в жертву дни свои.

И в нем душа запас хранила
Блаженства, муки и страстей.
Он умер. Здесь его могила.
Он не был создан для людей.

МОГИЛА БОЙЦА


Дума
Он спит последним сном давно,
      Он спит последним сном,
Над ним бугор насыпан был,
      Зеленый дерн кругом.

Седые кудри старика
      Смешалися с землей.
Они взвевались по плечам
      За чашей пировой.

Они белы, как пена волн,
      Биющихся у скал.
Уста, любимицы бесед,
      Впервые хлад сковал.

И бледны щеки мертвеца,
      Как лик его врагов
Бледнел, когда являлся он
      Один средь их рядов.

Сырой землей покрыта грудь,
      Но ей не тяжело,
И червь, движенья не боясь,
      Ползет через чело.

На то ль он жил и меч носил,
      Чтоб в час вечерней мглы
Слетались на курган его
      Пустынные орлы?

Хотя певец земли родной
      Не раз уж пел об нем,
Но песнь — всё песнь, а жизнь — всё жизнь!
      Он спит последним сном.


5 октября 1830




ЛЮБОВЬ МЕРТВЕЦА 

Пускай холодною землею
       Засыпан я,
О друг! всегда, везде с тобою
       Душа моя.
Любви безумного томленья,
       Жилец могил,
В стране покоя и забвенья
       Я не забыл.

Без страха в час последней муки
       Покинув свет,
Отрады ждал я от разлуки —
       Разлуки нет.
Я видел прелесть бестелесных
       И тосковал,
Что образ твой в чертах небесных
       Не узнавал.

Что мне сиянье божьей власти
       И рай святой?
Я перенес земные страсти
       Туда с собой.
Ласкаю я мечту родную
       Везде одну;
Желаю, плачу и ревную
       Как в старину.

Коснется ль чуждое дыханье
       Твоих ланит,
Моя душа в немом страданье
       Вся задрожит.
Случится ль, шепчешь, засыпая,
       Ты о другом,
Твои слова текут, пылая,
       По мне огнем.

Ты не должна любить другого,
       Нет, не должна,
Ты мертвецу святыней слова
       Обручена;
Увы, твой страх, твои моленья -
       К чему оне?
Ты знаешь, мира и забвенья
       Не надо мне!

1830. Мая. 16 числа 

Боюсь не смерти я. О, нет!
Боюсь исчезнуть совершенно.
Хочу, чтоб труд мой вдохновенный
Когда-нибудь увидел свет;
Хочу — и снова затрудненье!
Зачем? что пользы будет мне?
Мое свершится разрушенье
В чужой, неведомой стране.
Я не хочу бродить меж
вами
По разрушение! — Творец,
На то ли я звучал струнами,
На то ли создан был певец?
На то ли вдохновенье, страсти
Меня к могиле привели?
И нет в душе довольно власти —
Люблю мучения земли.
И этот образ, он за мною
В могилу силится бежать,
Туда, где обещал мне дать
Ты место к вечному покою.
Но чувствую: покоя нет:
И там, и там его не будет;
Тех длинных, тех жестоких лет
Страдалец вечно не забудет
!... 

  Думами о конце человеческой жизни проникнуты многие страницы «Героя нашего времени», будь то гибель Бэлы, или мысли Печорина перед дуэлью, или вызов, который бросает смерти Вулич.

     Стихотворение «Валерик» впервые появилось в печати в 1843 году в альманахе «Утренняя заря».

     Стихотворение «Валерик» написано на основе наблюдений Лермонтова над боевыми делами отряда генерал-лейтенанта Галафеева во время похода в Чечню.

     Речка Валерик существует на самом деле и впадает в реку Сунжу, правобережный приток Терека. «С 6 по 14 июля 1840 года Лермонтов участвовал в боях и, по преданию, вел журнал военных действий отряда генерала Галафеева. Совпадение текста „Журнала военных действий“ и лермонтовского стихотворения дает представление о том, как точно воспроизвел он действительную обстановку похода и, в то же время, в каком направлении шло поэтическое освоение материала его наблюдений. Из сопоставления текста стихотворения с соответствующими страницами „Журнала военных действий“ видно, что совпадает в них не только фактическая основа, но и самый стиль, целые предложения „Журнала“ и строки стихотворения. <...> Лермонтов за участие в деле 11 июля 1840 года при Валерике и проявленную при этом храбрость был представлен к ордену Станислава III степени, Николай I этого представления не утвердил. Отказ был получен уже после гибели Лермонтова»3 (Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч. — М., 1948. — Т. 1. — С. 353).

«Валерик», 1840.

Я к вам пишу случайно; право

Не знаю как и для чего.

Я потерял уж это право.

И что скажу вам?— ничего!

Что помню вас?— но, Боже правый,

Вы это знаете давно;

И вам, конечно, все равно.

   И знать вам также нету нужды,

Где я? что я? в какой глуши?

Душою мы друг другу чужды,

Да вряд ли есть родство души.

Страницы прошлого читая,

Их по порядку разбирая

Теперь остынувшим умом,

Разуверяюсь я во всем.

Смешно же сердцем лицемерить

Перед собою столько лет;

Добро б еще морочить свет!

Да и при том что пользы верить

Тому, чего уж больше нет?..

Безумно ждать любви заочной?

В наш век все чувства лишь на срок;

Но я вас помню — да и точно,

Я вас никак забыть не мог!

   Во-первых потому, что много,

И долго, долго вас любил,

Потом страданьем и тревогой

За дни блаженства заплатил;

Потом в раскаяньи бесплодном

Влачил я цепь тяжелых лет;

И размышлением холодным

Убил последний жизни цвет.

С людьми сближаясь осторожно,

Забыл я шум младых проказ,

Любовь, поэзию,— но вас

Забыть мне было невозможно.

   И к мысли этой я привык,

Мой крест несу я без роптанья:

То иль другое наказанье?

Не все ль одно. Я жизнь постиг;

Судьбе как турок иль татарин

За все я ровно благодарен;

У Бога счастья не прошу

И молча зло переношу.

Быть может, небеса востока

Меня с ученьем их Пророка

Невольно сблизили. Притом

И жизнь всечасно кочевая,

Труды, заботы ночь и днем,

Все, размышлению мешая,

Приводит в первобытный вид

Больную душу: сердце спит,

Простора нет воображенью...

И нет работы голове...

Зато лежишь в густой траве,

И дремлешь под широкой тенью

Чинар иль виноградных лоз,

Кругом белеются палатки;

Казачьи тощие лошадки

Стоят рядком, повеся нос;

У медных пушек спит прислуга,

Едва дымятся фитили;

Попарно цепь стоит вдали;

Штыки горят под солнцем юга.

Вот разговор о старине

В палатке ближней слышен мне;

Как при Ермолове ходили

В Чечню, в Аварию, к горам;

Как там дрались, как мы их били,

Как доставалося и нам;

И вижу я неподалеку

У речки, следуя Пророку,

Мирной татарин свой намаз

Творит, не подымая глаз;

А вот кружком сидят другие.

Люблю я цвет их желтых лиц,

Подобный цвету наговиц,

Их шапки, рукава худые,

Их темный и лукавый взор

И их гортанный разговор.

Чу — дальний выстрел! прожужжала

Шальная пуля... славный звук...

Вот крик — и снова все вокруг

Затихло... но жара уж спала,

Ведут коней на водопой,

Зашевелилася пехота;

Вот проскакал один, другой!

Шум, говор. Где вторая рота?

Что, вьючить?— что же капитан?

Повозки выдвигайте живо!

Савельич! Ой ли — Дай огниво!—

Подъем ударил барабан —

Гудит музыка полковая;

Между колоннами въезжая,

Звенят орудья. Генерал

Вперед со свитой поскакал...

Рассыпались в широком поле,

Как пчелы, с гиком казаки;

Уж показалися значки

Там на опушке — два, и боле.

А вот в чалме один мюрид

В черкеске красной ездит важно,

Конь светло-серый весь кипит,

Он машет, кличет — где отважный?

Кто выйдет с ним на смертный бой!..

Сейчас, смотрите: в шапке черной

Казак пустился гребенской;

Винтовку выхватил проворно,

Уж близко... выстрел... легкий дым...

Эй вы, станичники, за ним...

Что? ранен!..— Ничего, безделка...

И завязалась перестрелка...

   Но в этих сшибках удалых

Забавы много, толку мало;

Прохладным вечером, бывало,

Мы любовалися на них,

Без кровожадного волненья,

Как на трагический балет;

Зато видал я представленья,

Каких у вас на сцене нет...

   Раз — это было под Гихами,

Мы проходили темный лес;

Огнем дыша, пылал над нами

Лазурно-яркий свод небес.

Нам был обещан бой жестокий.

Из гор Ичкерии[1] далекой

Уже в Чечню на братний зов

Толпы стекались удальцов.

Над допотопными лесами

Мелькали маяки кругом;

И дым их то вился столпом,

То расстилался облаками;

И оживилися леса;

Скликались дико голоса

Под их зелеными шатрами.

Едва лишь выбрался обоз

В поляну, дело началось;

Чу! в арьергард орудья просят;

Вот ружья из кустов [вы]носят,

Вот тащат за ноги людей

И кличут громко лекарей;

А вот и слева, из опушки,

Вдруг с гиком кинулись на пушки;

И градом пуль с вершин дерев

Отряд осыпан. Впереди же

Все тихо — там между кустов

Бежал поток. Подходим ближе.

Пустили несколько гранат;

Еще продвинулись; молчат;

Но вот над бревнами завала

Ружье как будто заблистало;

Потом мелькнуло шапки две;

И вновь всё спряталось в траве.

То было грозное молчанье,

Не долго длилося оно,

Но [в] этом странном ожиданье

Забилось сердце не одно.

Вдруг залп... глядим: лежат рядами,

Что нужды? здешние полки

Народ испытанный... В штыки,

Дружнее! раздалось за нами.

Кровь загорелася в груди!

Все офицеры впереди...

Верхом помчался на завалы

Кто не успел спрыгнуть с коня...

Ура — и смолкло.— Вон кинжалы,

В приклады!— и пошла резня.

И два часа в струях потока

Бой длился. Резались жестоко

Как звери, молча, с грудью грудь,

Ручей телами запрудили.

Хотел воды я зачерпнуть...

(И зной и битва утомили

Меня), но мутная волна

Была тепла, была красна.

   На берегу, под тенью дуба,

Пройдя завалов первый ряд,

Стоял кружок. Один солдат

Был на коленах; мрачно, грубо

Казалось выраженье лиц,

Но слезы капали с ресниц,

Покрытых пылью... на шинели,

Спиною к дереву, лежал

Их капитан. Он умирал;

В груди его едва чернели

Две ранки; кровь его чуть-чуть

Сочилась. Но высоко грудь

И трудно подымалась, взоры

Бродили страшно, он шептал...

Спасите, братцы.— Тащат в горы.

Постойте — ранен генерал...

Не слышат... Долго он стонал,

Но все слабей и понемногу

Затих и душу отдал Богу;

На ружья опершись, кругом

Стояли усачи седые...

И тихо плакали... потом

Его остатки боевые

Накрыли бережно плащом

И понесли. Тоской томимый

Им вслед смотрел [я] недвижимый.

Меж тем товарищей, друзей

Со вздохом возле называли;

Но не нашел в душе моей

Я сожаленья, ни печали.

Уже затихло все; тела

Стащили в кучу; кровь текла

Струею дымной по каменьям,

Ее тяжелым испареньем

Был полон воздух. Генерал

Сидел в тени на барабане

И донесенья принимал.

Окрестный лес, как бы в тумане,

Синел в дыму пороховом.

А там вдали грядой нестройной,

Но вечно гордой и спокойной,

Тянулись горы — и Казбек

Сверкал главой остроконечной.

И с грустью тайной и сердечной

Я думал: жалкий человек.

Чего он хочет!.. небо ясно,

Под небом места много всем,

Но беспрестанно и напрасно

Один враждует он — зачем?

Галуб прервал мое мечтанье,

Ударив по плечу; он был

Кунак мой: я его спросил,

Как месту этому названье?

Он отвечал мне: Валерик,

А перевесть на ваш язык,

Так будет речка смерти: верно,

Дано старинными людьми.

— А сколько их дралось примерно

Сегодня?— Тысяч до семи.

— А много горцы потеряли?

— Как знать?— зачем вы не считали!

Да! будет, кто-то тут сказал,

Им в память этот день кровавый!

Чеченец посмотрел лукаво

И головою покачал.

   Но я боюся вам наскучить,

В забавах света вам смешны

Тревоги дикие войны;

Свой ум вы не привыкли мучить

Тяжелой думой о конце;

На вашем молодом лице

Следов заботы и печали

Не отыскать, и вы едва ли

Вблизи когда-нибудь видали,

Как умирают. Дай вам Бог

И не видать: иных тревог

Довольно есть. В самозабвеньи

Не лучше ль кончить жизни путь?

И беспробудным сном заснуть

С мечтой о близком пробужденьи?

   Теперь прощайте: если вас

Мой безыскусственный рассказ

Развеселит, займет хоть малость,

Я буду счастлив. А не так?—

   Простите мне его как шалость

И тихо молвите: чудак!..

Стихотворение «Валерик» связано с важными процессами в лирике Лермонтова в частности и в русской литературе вообще.

Во-первых, напряженная, форсированная, возвышенная стилистика постепенно уступает место «прозаической» речи, сниженному стилю, обиходному разговорному языку. Высокая романтическая поэтика теперь вызывает эстетическое отторжение («Но красоты их безобразной Я скоро таинство постиг...»).

Теперь художественные предпочтения отданы обыкновенному, часто разговорному, языку, лишенному патетики, возвышенности. Но надо при этом учитывать, что этот язык остается поэтическим, т. е. художественным языком, эстетически обработанным, а не живым языком, непосредственно перенесенным на бумагу. «Снижение» романтического стиля вовсе не означает, что чувства поэта лишаются глубины, силы и энергии. Напротив, спрятанные внутрь, они становятся более напряженными и более могучими. И язык выявляет эти их свойства.

 Стихотворение «Валерик» является примером нового, по сравнению с ранней лирикой и с некоторыми стихотворениями зрелого периода, отношения Лермонтова к слову, а через слово – к жизни.

Например, в стихотворении «Валерик» высокая лексика, связанная обычно с декламацией, утрачивает патетичность, а элегические обороты («жизни цвет» (89 с.) и др.), способствующие напевности речи, тоже выговорены нарочито прозаично. В зрелой лирике чувства   заметно   притушены:   Лермонтов   избегает   открытой эмоциональности. В связи с этим возрастает внимание к предмету и увеличивается роль повествовательно-лирических жанров.

Во-вторых, смена поэтических ориентаций («поэзия» и «проза» меняются местами: обыкновенное, «прозаическое» становится поэтичным),

1. К какому жанру можно отнести это стихотворение: любовное послание, поэтический рассказ, письмо?

Происходит смешение жанров: в послание включаются батальные сцены («Валерик»)

По форме «Валерик» – любовное послание, включающее и охватывающее, однако, стихотворную повесть. Первая и последняя части выдержаны в духе типичного любовного послания, в котором патетика и серьезность искреннего признания несколько снижены условностью жанра и ироничностью тона:

Во-первых потому, что много

И долго, долго вас любил,

Потом страданьем и тревогой

За дни блаженства заплатил;

Потом в раскаяньи бесплодном

Влачил я цепь тяжелых лет;

И размышлением холодным

Убил последний жизни цвет.

С людьми сближаясь осторожно,

Забыл я шум младых проказ,

Любовь, поэзию, – но вас

Забыть мне было невозможно.

Как правило, в послании воспроизводится  некоторый  итог размышлений и переживаний. В послании «Валерик» нет синхронности (одновременности) переживания и размышления: чувства героя обдуманы, взвешены, и он пришел к некоему, пусть печальному, но все-таки вполне определенному итогу относительно своего отношения к любимой женщине и относительно самого себя. Он любит, любит сильно и глубоко, но не рассчитывает на счастье, потому что его возлюбленная, как он думает, равнодушна к нему («И вам, конечно, все равно»):

И знать вам также нету нужды,

Где я? что я? в какой глуши?

Душою мы друг другу чужды,

Да вряд ли есть родство души.

Но теперь поэтические клише («Потом в раскаяньи бесплодном Влачил я цепь тяжёлых лет; И размышлением холодным Убил последний в жизни цвет») звучат настолько прозаично, что нуждаются в обновлении и оживлении. Этого и добивается Лермонтов, обращаясь

  • к разговорному языку,
  • разговорным интонациям
  • и к иронии.
  • Прежде всего рифмовка лишена всякой упорядоченности: рифмы то перекрестные, то охватывающие, то смежные, причем могут рифмоваться два или три стиха без всякой регулярности. Это приближает литературную речь к речи разговорной.
  • Та же цель преследуется «переносами», которых в обрамляющем рассказ послании немного, но они предваряют их господство в дальнейшей речи:

                        Я к вам пишу случайно; право

                        Не знаю как и для чего;

                        Во-первых, потому, что много,

                        И долго, долго вас любил...;

Любовь, поэзию, – но вас

Забыть мне было невозможно.

Невольно сблизили. Притом 

И жизнь всечасно кочевая...;

Приводит первобытный вид:

Больную душу: сердце спит...

Уверясь, что возлюбленной нет дела до него, поэт тем не менее рассказывает о себе, подводя итог своему нынешнему мирочувствию:

Мой крест несу я без роптанья:

То иль другое наказанье?

Не всё ль одно. Я жизнь постиг;

Судьбе как турок иль татарин

За всё я ровно благодарен;

У Бога счастья не прошу

И молча зло переношу.

Быть может, небеса востока

Меня с ученьем их пророка

Невольно сблизили. Притом

И жизнь всечасно кочевая,

Труды, заботы ночь и днем,

Всё, размышлению мешая,

Приводит в первобытный вид

Больную душу: сердце спит,

Простора нет воображенью...

И нет работы голове...

Итак,  поэт  перенесен из  привычного  светского  общества в иное, естественно-природное бытие. Теперь он ведет иную, походную жизнь.

2. Какова композиция стихотворения? Какие жанровые особенности характерны для основных частей текста?
В стихотворении «Валерик» при кажущейся простоте содержания сложная композиция. Описанию кровопролитного сражения в нем предшествуют посвящение любимой женщине (ее имя не названо) и мирные картины жизни горцев:

А вот кружком сидят другие.

Люблю я цвет их желтых лиц,

Подобный цвету ноговиц,

Их шапки, рукава худые.

Их темный и лукавый взор

И их гортанный разговор.

Это спокойное, мирное течение дня обрывается, когда спадает жара:

Чу — дальний выстрел

прожужжала

Шальная пуля...

славный звук...

В стихотворном повествовании Лермонтова описывается тревога в русском лагере, вызванная горскими конниками, прискакавшими во главе с мюридом, одетым в красную черкеску... Короткий его поединок с гребенским[2] казаком:

Уж близко... выстрел... легкий дым...

Эй вы, станичники, за ним...

Что? ранен!..— Ничего, безделка...

И завязалась перестрелка...

Но уже из следующих строф стихотворения выясняется, что этот эпизод только «присказка», а главная «сказка» — впереди. И посвящена она сражению на «речке смерти» (91) — Валерике. Только находясь в самой гуще событий, мог поэт запомнить, а затем запечатлеть главные эпизоды жестокого боя, следовавшие один за другим. Его кульминацией была двухчасовая рукопашная схватка, после которой долго речная «мутная волна//Была тепла, была красна» (с. 90).

Завершив рассказ о том, как прошел «этот день кровавый» (91), поэт обращается к любимой женщине с кратким напутствием:

На вашем молодом лице

Следов заботы и печали

Не отыскать, и вы едва ли.

Вблизи когда-нибудь видали,

Как умирают. Дай вам бог

И не видать: иных тревог?

Довольно есть...      

     Посвящение (вступление) и послесловие, казалось бы, написаны лишь на глубоко личную тему — о любви и вынужденной разлуке. Они как бы заключают в «кольцо» главную часть стихотворения, где показаны ужасы войны, обнажена ее сущность.

     И вслед за адом войны, в момент, когда приумолкли ее звуки, но остались страшные следы, когда «дым пороховой» (91 с.) туманом еще окутывает окрестные леса, глаза поэта-воина устремляются к «вечно гордой и спокойной» (91) горной гряде, к остроконечной главе Казбека, к высокому небу, которое в другую пору увидел один из главных героев «Войны и мира» Л. Н. Толстого — князь Андрей Болконский, раненный в Аустерлицком сражении.

     Оценивая значение «Валерика» в лермонтовском творчестве, Белинский подчеркнул, что в этом произведении проявилась особенность таланта поэта, которая «заключалась в его мощной способности смотреть прямыми глазами на всякую истину, на всякое чувство, в его отвращении приукрашивать их».

Перерывы в военных действиях оставляют его наедине с природой, которая одновременно проста и прекрасна

Зато лежишь в густой траве,

И дремлешь под широкой тенью

Чинар иль виноградных лоз,

Кругом белеются палатки;

Казачьи тощие лошадки

Стоят рядком, повеся нос;

У медных пушек спит прислуга,

Едва дымятся фитили;

Штыки горят под солнцем юга.

В это спокойное и мерное описание внезапно вторгается война сначала сшибками удалыми, своей игрой напоминающими «трагический балет», а потом – «иными представленьями», «Каких у вас на сцене нет...» И вот тут рассказ лирического героя идет о войне, доселе нисколько не похожей на другие войны, например, на Отечественную: войну 1812 года, о которой вел рассказ солдат-артиллерист в стихотворении «Бородино».  

Повествование о кровавом сражении в стихотворении «Валерик» воспринимается на фоне героического, приподнятого изображения войны (ср. описание боя в «Полтаве»   Пушкина),   увиденного   глазами   поэта-историка   и государственного мыслителя, и на фоне не менее героического, но лишенного патетики и увиденного рядовым-участником («Бородино» Лермонтова) . Тут имеет значение и точка зрения рассказчика, и время рассказывания. Лирический герой находится внутри сражения и отделен от него несколькими днями. Таким образом, переживание о событии не остыло, и сейчас сражение снова встает перед глазами. Лирический герой мысленно погружен в бой.

Весь стиль и тон стихотворения резко меняется: нет иронии, нет условного книжного языка романтической лирики,

  • нет спокойной   изобразительно-описательной   речи.  
  • Рассказ становится прерывистым, нервным,
  • число переносов значительно возрастает, фраза не вмещается в стих,
  •  определение отрывается от определяемого слова,
  • подлежащее от сказуемого,
  • сказуемое от дополнения. И все это вместе создает, во-первых, впечатление уродливости происходящего, атмосферу хаоса, иррациональности, не подвластной разуму, а во-вторых, неразличимости.

Когда идет бой, людей (личностей) нет – одна сплошная масса, не понимающая, что происходит, но автоматически делающая свою кровавую работу.

Для воспроизведения картины сражения Лермонтов ввел множество глаголов действия, но носителем действия в стихотворении выступила не личность, а масса («Скликались дико голоса», «в  арьергард орудья просят», «Вот ружья из кустов выносят. Вот тащат за ноги людей И кличут громко лекарей», «Вдруг с гиком кинулись на пушки»).

С этим связано и употребление слов с безличными и неопределенно-личными значениями дело началось», «всё спряталось»),

отсутствие личных местоимений единственного или множественного числа («подходим ближе. Пустили несколько гранат; Еще подвинулись: молчат...»). Лирический герой тоже не вполне сознает, что происходит, а после боя выглядит опустошенным:

Но не нашел в душе моей

Я сожаленья, ни печали.

Люди едва ли не перестали быть людьми:

       ... и пошла резня.

И два часа в струях потока

Бой длился. Резались жестоко

Как звери, молча, с грудью грудь,

Ручей телами запрудили.

Хотел воды я зачерпнуть...

(И зной и битва утомили

Меня), но мутная волна

Была тепла, была красна.

В дальнейшем, после окончания битвы снова различимы отдельные люди и среди них лирический герой:

  • здесь можно увидеть солдата,
  • умирающего капитана,
  • генерала, сидящего в тени на барабане,
  • чеченца Галуба.

Картина войны нужна Лермонтову для того, чтобы передать ее бессмысленность, неестественность и уродливость. С этой целью ломается стих, который перестает быть мерно и плавно текущим, гармоничным и музыкальным.

     Прозаически нарисованной картине войны противостоит поэтически переданная природа. Началу перестрелок и сражений дважды предшествует описание природы, выдержанное во вполне конкретной стилистике с легким налетом романтического стиля. В первом пейзаже («Зато лежишь в густой траве...») романтический стиль почти не ощущается, во втором он проявляется резче и определеннее:

Раз – это было под Гихами,

Мы проходили темный лес;

Огнем дыша, пылал над нами

Лазурно-яркий свод небес.

И дальше:

Над допотопными лесами

Мелькали маяки кругом;

И дым их то вился столпом,

То расстилался облаками;

И оживилися леса:

Скликались дико голоса.

Под их зелеными шатрами.

Наконец, романтическая стилистика торжествует в заключительном описании природы

Окрестный лес, как бы в тумане,

Синел в дыму пороховом.

А там вдали грядой нестройной,

Но вечно гордой и спокойной,

Тянулись горы – и Казбек

Сверкал главой остроконечной.

Легко заметить, что здесь «перенос» («и Казбек /Сверкал главой остроконечной») не ломает стих, не делает его прозаичным, а напротив, подчеркивает величественность картины, выделяя ее центр. Военным командам, военной профессиональной лексике, грубому и точному разговорному языку противопоставлены высокие и торжественные обороты речи, восходящие к традиционно романтической поэтической стилистике. И это свидетельствует о том, что Лермонтова интересует не смысл данного эпизода и не смысл русско-чеченской войны, а враждебность человека природе, себе подобным и всему мирозданию. Он не может понять, в чем заключается смысл этой враждебности, этого всеобщего, нескончаемого в истории человечества бунта, какую цель преследует этот мятеж

И с грустью тайной и сердечной:

Я думал: жалкий человек.

Чего он хочет!.. небо ясно,

Под небом много места всем,

Но беспрестанно и напрасно

Один враждует он – зачем?

Почему человек превращает прекрасную поэзию природы и жизни в безобразную прозу войны или разрушения?

Любовное послание, включившее батальный «безыскусственный» рассказ, таким образом, наполняется серьезным философским содержанием, которое одновременно безнадежно-безысходно и иронично-саркастично («В самозабвеньи Не лучше ль кончить жизни путь? И беспробудным сном заснуть С мечтой о близком пробужденьи?»). В заключительных стихах философская романтическая ирония переведена в бытовой план: все описанное в стихотворении шутливо именуется «шалостью» «чудака», размышления которого над жизнью и смертью не стоят внимания. В лучшем случае они способны «развеселить» и не надолго занять мысль и воображение адресата послания.

В стихотворении поэт полемизирует с официозным воззрением на войну с горцами, с поверхностным, бьющим на внешние эффекты её изображением. Трагизм ситуации, по мысли Лермонтова, в том, что горские племена и русские солдаты вынуждены убивать друг друга, вместо того, чтобы жить в мире и братстве. В конце стихотворения возникают окрашенные в тона философской медитации размышления о бессмысленности "беспрестанной и напрасной" (91) вражды, о том, что война и кровопролитие враждебны лучшему в человеке и "вечно гордой и спокойной" жизни  природы 

     Чтобы понять в полной мере отношение Лермонтова к чеченцам, необходимо вчитаться в каждую строчку. Важны не только слова, но и умолчания. Предваряя описание жестокой схватки, поэт считает необходимым прямо заявить о своей любви к горцам:

"Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету ноговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор."
      На всем протяжении описания боя автор ни разу никак не обозначает противника. Дав четкие географические привязки: "Из гор Ичкерии далекой / Уже в Чечню на братний зов...", врагов в предстоящем бою он обозначает нейтральным в этническом смысле понятием - "удальцы", а после завершения схватки - "горцы". Нежелание Лермонтова видеть врагов в уже знакомом ему народе подтверждает применение в стихотворении этнонима - "чеченец". Если появление этого слова в ранней лирике поэта всегда было связано с описанием боя или предстоящей стычки, то здесь, в стихотворение, описывающем бой именно с чеченцами, это слово многозначительно появляется лишь после окончания сражения и в связи с другом - "он был / кунак[3] мой".

    Лермонтов явно не хотел создавать для русского читателя из чеченца "образ врага". И скупо, но ясно давал понять, что видит будущее лишь в дружбе между русскими и чеченцами. Недаром его "кунак" носит многозначительное имя - Галуб, дающее отсылку к пушкинскому "Галубу". Это незаконченная поэма, написанная вскоре после "Путешествия в Арзрум". Герой поэмы, горский юноша Тазит, таинственным образом усваивает европейскую, а не горскую мораль и отказывается от кровной мести, от набегов и грабежей
 

     В основе взгляда Пушкина и Лермонтова на кавказскую драму лежала уверенность в неизбежности включения Кавказа в общероссийский мир. Это не фатализм, это понимание логики событий. И, не сомневаясь, что "силою вещей" Кавказ обречен стать частью империи, оба великих поэта старались вникнуть в сознание горца и объяснить особенности этого сознания русскому обществу, чтобы смягчить, гуманизиpовать тяжкий для обеих сторон, но неотвратимый процесс. Пушкина и Лермонтова волновала прежде всего не степень вины того или другого народа. Они стремились не проклясть и обличить, но отыскать возможность совмещения двух глубоко чуждых миров, видя в этом единственный выход из трагических коллизий.


              Сейчас наша жизнь, жизнь молодых людей нашего времени так тесно связана с Кавказом, что не читать стихи Лермонтова нельзя, особенно стихотворение «Валерик». На Кавказе особый народ, своеобразная жизнь, дух, обычаи, традиции... В колыбельных песнях матери поют мальчикам о том, как они вырастут, «смело вденут ногу в стремя и возьмут ружье...». Они не могут иначе, это их образ жизни, закон предков. Их легенды воспевают мужество и героизм, стойкость и отвагу, выносливость и терпение.
    Да, такой это народ, не прощающий обид, веками мстящий за кровь погибших предков. От деда к отцу, от отца к сыну передается кровавый завет: «
Убей врага!». И идет череда убийств, идет веками, даже тысячелетиями. "Чеченский след" обнаружен при расследовании массовых убийств ни в чем не повинных людей, когда были взорваны жилые дома в Москве и Волгодонске. Захват заложников в Москве во время представления мюзикла «Норд-Ост» был произведен чеченскими террористами. Продолжится ли кровавый список? Продолжить можно до бесконечности... Но надо ли? И кому это нужно, кому выгодно?

    Ясно, что не нам, простым людям, любящим жизнь, своих близких, родных.

Использованная литература:

1. В.И.Коровин, Н.Л. Вершинина,

Л.А. Капитанова, С.В.Тихомиров,

Е.Г.Чернышева, Н.В.Беляева Методические рекомендации к учебнику

В.И. Коровина и др. «Русская литература XIX века»

2. http://www.rlspace.com/analiz-stixotvoreniya-lermontova-valerik/

3. http://www.litra.ru/composition/get/coid/00860071320079524740


[1] 

[2] ГРЕБЕНСКІЕ КАЗАКИ, древнѣйшая изъ возникшихъ на Кавказѣ казач. общинъ

[3] Тот, кто связан с кем-л. обязательством взаимной дружбы, защиты, помощи, гостеприимства (у кавказских горцев); друг, приятель.


По теме: методические разработки, презентации и конспекты

Анализ поэмы святителя Иоасафа Белгородского, чудотворца

Святитель Иоасаф, Белгородский, чудотворец оставил после себя удивительно нужную сегодняшнему человеку поэму "Брань семи честных добродетелей с семью грехами смертными". О чем эта поэма, читайте в мое...

Анализ поэмы поэта - земляка А. Рашита "Суембика"

Ә. Рәшитнең “Сөембикә” поэмасын анализлауЭшне башкарды:татар теле һәм әдәбияты укытучысыЮнысова Мәсгудә Мәсхут кызыПлан        I. Кереш.  Сүзләремнең очы..........

Комплексный анализ поэмы Гоголя "Мёртвые души"

Комплексный анализ текста  включает историко-литературный компонент, особенности формы и содержания, преемственность с другими литературными произведениями....

Комплексный анализ поэмы Пушкина "Медный всадник"

Комплексный анализ текста включает историко-литературный компонент, особенности формы и содержания, преемственность с другими литературными произведениями....

Открытый урок по литературе на тему: "Анализ поэмы Н.Старшинова "Гвардии рядовой".

Материал для проведения открытого урока по литературе на тему: "Анализ поэмы Н.Старшинова "Гвардии рядовой"....

Анализ поэмы Н.А.Некрасова "Кому на Руси жить хорошо"

Анализ поэмы Н.А.Некрасова "Кому на Руси жить хорошо"(вопросы и задания)...